Евгения Николаевича читать всегда интересно. У него своя история России, мифологичная и фальшивая. Творения Евгения Николаевича это что-то вроде рассказов про йети, похищения людей пришельцами и тайную базу Аненербе в Антарктике. Но он так старательно воспроизводит разные псевдоисторические глупости, что сам в них верит.
И Ленин у него спасал Церковь, и при большевиках русский (именно вот русский народ) расцвел, и никаких репрессий не было, и вот Гоголь теперь украинец, точнее хохол.
Каковым Гоголь, конечно же не был. О чем честно и писал. "Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская".
Впрочем, Киев он считал русским городом. А себя русским человеком. Точнее малороссом. Есть прекрасные воспоминания (Евгений Николаевич с документами не умеет работать, так поможем ему) Данилевского о Гоголе и о том, как он относился к алкашу и националисту Шевченко. Как-то Данилевский и Осип Бодянский, тоже малоросс, глава кафедры истории и литературы славянских наречий Московского университета, посетили Гоголя и долго говорили с ним о литературе. И вот зашел разговор о Шевченко.
"А Шевченко? - спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос с секунду помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист. - Как вы его находите? - повторил Бодянский.
– Хорошо, что и говорить, - ответил Гоголь: - только не обидьтесь, друг мой… вы - его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления…
- Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? - с неудовольствием возразил Бодянский; - это постороннее… Скажите о таланте, о его поэзии…
- Дегтю много, - негромко, но прямо проговорил Гоголь; - и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык…
Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно.
- Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, - сказал он, - надо стремиться к поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня - язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!
- Да какой же это Жасмен? - крикнул Бодянский: - Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!
- Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, - продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее спиной, - нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово…
Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский молчал, но очевидно, далеко не соглашался с ним. "
Самое интересное, что в советских изданиях этот эпизод просто взяли и удалили. Есть он в издании сочинений Г. П. Данилевского 1901 года. Ну да ладно. Какой там украинец? И тем не менее, Евгений Николаевич усердно записывает великого русского писателя в "хохлы". Как будто на дворе у нас год эдак 1928, и Лазарь Моисеевич Каганович требует срочный отчет от советских писателей о ходе украинизации литературы.
