Айай. Скинули мне песню, которую написал Арчибас. Я про неё не знала даже.
Боже мой, сколько же мы потеряли ребят.
Постоянно в голове крутится, как на повторе:
- Вот Шмид по телефону обещает любимой, что скоро приедет домой, чтобы не смела плакать. Ему 21, но он чувствует себя очень взрослым: жена на второй неделе беременности.
- Вот Джексон говорит, что не затрёхсотится. Он дал слово сыну, больше никаких ранений. И он не обманет.
- Вот Рыба философствует мне на камеру, что случись что, от него останется только этот кадр. У него ни жены, ни детей, ни даже сестёр и братьев. Мать совсем одна. Умоляла его не ехать сюда.
- Вот с Бурым обсуждаем, какое классное кино мы снимем после войны. Он сыграет сам себя: старшину в панаме с толстой серебряной цепью на шее, который может раздобыть что угодно. Мы так и не сможем найти ему замену в батальоне.
- Вот Арчибас. Он на фото. Такой жизнерадостный. Занимается танцами, пишет музыку, хочет любить и быть любимым, строит грандиозные планы, как покорит московскую сцену.
Все погибли.
Обычно мне кажется, что я научилась с этим жить. Но не всегда. Когда прижимает, я лихорадочно возвращаюсь к монтажу бахмутских фильмов, чтобы дать возможность своим братьям побыть в последний раз. Чтобы они в любом случае пережили меня.
Из человека я неизменно помню его улыбку и смех. Могу забыть позывной, но не это. Пройдёт сто лет. Никого из нас уже не будет тут. А Арчибас станет всё так же смущённо и светло улыбаться с экрана.
От этого становится легче.
#1307
